Эмбриолог - это призвание!
С момента открытия клиники "Надежда" (2012 год) Лилия Курганова делает необычную и очень ответственную работу. В абсолютной тишине и стерильности с ее легкой руки зарождается жизнь, сравнимая для родителей с настоящим чудом. Нам удалось заглянуть через маленькое стеклянное окошко в единственную в Кемерове эмбриологическую лабораторию и узнать у ее хозяйки об особенностях редкой профессии эмбриолога.
– Лилия, вы ощущаете свою уникальность?
– Скорее, необычность своей работы. Это же так прекрасно, когда идешь в клинику с удовольствием. Вот я сейчас приду, достану из инкубатора чашки, а там… В общем, всегда приятно начинать день с хороших новостей, для меня хорошая утренняя новость – это увидеть оплодотворившиеся яйцеклетки, констатировать дробление эмбрионов. Соответственно, гинекологи ждут моего вердикта: переносим или не переносим эмбрионы. Я говорю: "Переносим!" Потом жду: "Ура! ХГЧ трехзначный – беременность наступила!"
– До того, как вы стали заведовать эмбриологической лабораторией, кем работали?
– Начинала я с работы санитаркой в реанимационном отделении. Потом работала 13 лет операционной медицинской сестрой. Окончила вуз и шесть лет работала врачом клинико-диагностической лаборатории токсикологического отдела в городской клинической больнице.
– Вам было страшно принимать решение о кардинальных изменениях своей деятельности?
– Никакого страха не было. Я человек очень рискованный. И, когда мне предложили учиться, я даже и думать не стала – согласилась. Еще клиники не было, а я уже училась. У эмбриолога должно быть не медицинское образование, а биологическое. В тот момент, когда я оказалась на кафедре эмбриологии МГУ имени Ломоносова, я не думала, как я буду работать. Настолько интересно было получать новые знания! Первое время было сложно привыкнуть к микроманипуляторам – сильно тряслись руки. "Господи, зачем же я за это взялась?" – думала я. Но потом состояние тревоги и опасения сменила уверенность: "Куда я денусь – сделаю!" Главное, в работе – настрой. Если человек сомневается в себе, в перспективе своей работы, то он сам себя, как говорится, "тормозит".
Когда я оказалась в лаборатории одна, без учителей, то сначала переживала. Но ведь этим делу не поможешь. Подумала, походила по кабинету, а потом села и стала работать.
– А рискованность за пределами клиники проявляется?
– Наверно да. Я очень шустро вожу машину. Это заметили все, и мне стали говорить. За рулем я уже одиннадцать лет, и всегда считала, что быстрая езда – это норма.
– Через пять лет работы операционной сестрой я стала задумываться о смене профессии. Это нелегкий труд. Я сильно уставала, особенно после ночных смен, когда можно от операционного стола всю ночь не отходить. И в 30 лет поступила в университет. Было не просто… Значительный перерыв в учебе дал о себе знать. Плакала. Я вдруг поняла, что учиться-то мне совсем не хотелось. Были даже мысли затею с высшим образованием оставить. В итоге попала на кафедру цитологии, и загорелась идеей быть генетиком. Меня это все так привлекало. Было даже желание уехать в Томск, но в Кемерове многое держало и связывало.
– Вы наверняка сейчас не жалеете, что не стали тогда генетиком?
– Нет, не жалею. Считаю, что мне очень повезло – с преподавателями, с коллективом, с местом работы. Специалисты, которые преподавали на кафедре эмбриологии, одновременно являются сотрудниками московских клиник, которые, можно сказать, стояли у истоков ЭКО. Роман Ахмедович Шафеи и Сергей Александрович Сергеев – это специалисты высокого уровня. Мы с ними очень тесно в работу влились. Они специально приезжали к нам из Москвы, чтобы поделиться своим опытом. Эти люди для меня очень дороги, у них всегда я могу спросить совета, узнать ответ на любой вопрос. Мы переписываемся постоянно. Сегодня проверяла почту, а Сергей мне уже ответил на все вопросы, которые я ему вчера задала. Медицина – это такая наука, когда можно и нужно каждый день учиться, узнавать что-то новое.
– Я слышала, что они у вас даже какую-то из методик позаимствовали.
Нет (улыбается). Роману Ахмедовичу просто очень понравилось, как мы используем методику фрагментации ДНК сперматозоидов с расширенным исследованием спермограммы. Его удивили некоторые наши наблюдения, которые мы взяли, можно сказать, на вооружение. Сильно вдаваться в подробности я не буду – эта информация сугубо профессиональная.
– А что дает такое исследование пациенту?
– Методика позволяет выяснить наличие или отсутствие повреждений генетического материала (ДНК сперматозоидов), то есть позволяет выяснить причину бесплодия, объяснить неудачную попытку ЭКО, определиться с перспективой. Мы первые и единственные в Кемерове выполняем такое исследование: определение степени фрагментации ДНК сперматозоидов. Такое, кстати, не в каждой клинике ЭКО делают.
– В чем все-таки главная особенность работы эмбриолога?
– Оценить качество полученного материала, выбрать самые лучшие яйцеклетки и сперматозоиды, соединить их. А для того, чтобы выбрать, нужно изрядно потрудиться. Там уже целый спектр особенностей.Например, спермограммы во многих лабораториях делаются на спермоанализаторе. Это оборудование считает автоматически, поэтому есть высокий процент погрешности. Когда это делается вручную, начинается творческая работа. При выполнении спермограммы мы уделяем особое внимание той категории пациентов, которые планируются в программу вспомогательных репродуктивных технологий. Мне необходимо «поработать» с этим материалом, оценить его возможности для использования в ЭКО, ИКСИ, искусственной инсеминации. Поэтому пациентов мы просим сдавать спермограмму в нашем медицинском центре. Материал, с которым я буду в последующем работать в рамках ЭКО, должен быть мне знаком.
– Итак, сперматозоид надо еще поймать, обездвижить. Понятно, что все это не просто... Интересует другое – их количество. Как из миллиона выбрать подходящих "парней"?
– Их выделяют, потом среду наслаивают, и самые хорошие всплывают. Вот их и берем: "Ты и ты, пойдем со мной!" (смеется). То есть я с ними еще и разговариваю как с людьми! Это же живой материал. Когда ты вкладываешь в свою работу душу, душа и появляется.
– А с яйцеклетками у вас тоже работы много?
– Яйцеклетки для нас «готовят» репродуктологи. Клетка сама по себе очень маленькая, а вокруг нее – очень много "клеток-охранников". Мы яйцеклетку «изымаем» в искусственную среду с помощью специальных растворов. В них расщепляется кумулюс и остается еще более уязвимый ооцит. Представьте, что будет, если ребенка голого посадить сейчас на холодный стол? Такой же примерный стресс и яйцеклетки испытывают. Я к ним отношусь очень трепетно. Введение сперматозоида в ооцит тоже задача не из легких. Пока я работаю с эмбрионами, репродуктологи параллельно готовят и женщину к эмбриопереносу.
– А если много эмбрионов готовы к переносу?
– Один или два эмбриона переносим, а остальные – консервируем – в жидком азоте при температуре минус 200. Там они могут храниться очень долго.
– Лилия, на ваш взгляд, выражение "ребенок в пробирке" оправдано?
– Не в пробирке, а в четырехлуночной чашке, которая позволяет осуществлять постоянный контроль за всеми процессами.
– Лилия, вы себя волшебником ощущаете?
– Мне уже как-то задавали такой вопрос. Не все в нашей жизни подвластно человеку – оплодотворение (слияние генетического материала) происходит без нашего участия. Но я всегда в душе очень верю, я надеюсь. У меня помощник в лаборатории есть – икона Николая Чудотворца.
И бог тоже мне помогает – моими руками, моими спокойствием, настроением, уверенностью. Очень важно оставлять проблемы за пределами рабочего места. Я работаю в абсолютной тишине. Любые вибрации мешают, ведь это очень сложная и чрезмерно ответственная работа. Один из самых важных моментов наступает, когда я выхожу к женщине во время переноса эмбриона. Я называю ее имя, чтобы удостовериться, что это она, а заодно посмотреть какой у нее настрой. Я будущим "малышам" всегда улыбаюсь, а как у мамы настроение? Смотрю: она трясется вся от волнения.
– А что боимся? Эмбрионы все хорошие, красивые, растут! Принимать будем?
– Будем!
Из интервью женскому журналу "Птица"